Закончил биологический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова. Защитил кандидатскую диссертацию, посвященную лесам заповедника Басеги. С 1997 года штатный сотрудник Greenpeace в России и руководитель лесного отдела. Редактор новостей Лесного форума Greenpeace, важнейшей для российского лесного хозяйства независимой дискуссионной площадки. Работал над созданием и развитием концепции первых карт крупнейших массивов дикой лесной природы, добивался создания национальных парков Калевальский и Онежское Поморье. Борется с разрушительными тенденциями в российском лесном законодательстве и с лесопожарной ложью.
Мнение эксперта
7 минут
16/08/2019
читать и обсуждать наши новости в телеграме
читайте наши новости в телеграме
Министр природных ресурсов и экологии Дмитрий Кобылкин дал большое интервью «Ведомостям». Отвечая на вопросы журналистов, министр не обошёл вниманием и пожары в Сибири. Разбираем лесную часть этого разговора.
«Нам нужно значительно увеличить количество метеостанций. Нужно сделать максимальное прогнозирование и предупреждение, подключить науку, использовать малую авиацию, дистанционное наблюдение – квадрокоптеры. Беспилотники позволят нам сегодня определить термические точки возможного возникновения огня, посмотреть, достаточно ли увлажнена почва. Мы можем тепловизорами оценить состояние участка леса, куда нет возможности быстро добраться».
Увеличение количества метеостанций — это правильное предложение, особенно когда речь идёт о горных территориях и о таких бедствиях, как наводнения, селевые потоки, оползни и им подобное. Квадрокоптеры и тепловизоры тоже могут быть полезны в некоторых случаях, однако только этими мерами делу не поможешь.
В первую очередь необходимо избавляться от практик, повышающих риски наводнений и других катастроф. Например, от вырубки под предлогом борьбы с вредителями защитных лесов в водосборных бассейнах горных рек. «Санитарные» вырубки в лесах Восточного Саяна в Иркутской области точно требуют внимания Минприроды и правоохранительных органов федерального уровня.
«Если за лесом не ухаживать и не вывозить бурелом, то рано или поздно упавшее дерево превратится, по существу, в порох. Будет достаточно молнии в засушливый период, ветра даже, чтобы возник огонь. С каждым годом эти факторы вызывают всё больше и больше пожаров».
Упавшее дерево в лесу превращается не в порох, а в валежник, который постепенно разлагается, а пока не разложился — работает как губка: впитывает воду при таянии снега и дождях и долго остаётся мокрым. Только при очень сильных засухах этот валежник может гореть. Чтобы пожар возник от ветра — это уж совсем фантастика. Физические механизмы возникновения пожара в лесу от ветра науке неизвестны.
Основными горючими материалами, поддерживающими лесной пожар, являются более мелкие и легко сохнущие материалы: лесная подстилка, мелкие сухие ветки, мхи и лишайники. Избавиться от них в лесу в принципе невозможно, они образуются и обновляются постоянно.
В старых лесах, давно не горевших и не осваиваемых человеком, больше всего мёртвой древесины и другого органического вещества, удерживающего влагу и не дающего лесу просыхать даже при относительно продолжительных засухах. Малонарушенные леса менее пожароопасны, нежели хвойные молодняки, в которых крупной мёртвой древесины может и вовсе не быть.
«У нас есть компании, которые при производстве алюминия, добыче угля или при плавке металла создают углеродный след. Но есть лес, который нужно мониторить и тушить при необходимости, восстанавливать. Есть разработка: разбить лес на секторы и закрепить ответственность за сохранность леса на конкретном секторе за конкретной компанией, производство которой оставляет углеродный след. […] Есть предел по устранению углеродного следа при производстве, опуститься ниже которого компания сможет, только если полностью остановит производство. Поэтому мы вводим новые возможности компенсировать вред. Например, загрязнитель может заняться озеленением Красноярска, чтобы люди спокойно там жили и не чувствовали, что предприятие что-то выбрасывает в воздух».
Лесовосстановление никак не может компенсировать ничей углеродный след, оно практически не влияет на способность лесов поглощать и связывать углерод. В лесной зоне вырубка или гарь быстро зарастает лесом сама собой, часто даже быстрее, чем если на ней что-либо сажать. В большинстве случаев это будет не такой хозяйственно ценный лес, какой был срублен — на месте вырубленных хвойных лесов в таёжной зоне обычно вырастают самосевные березняки и осинники. Но березняк или осинник поглощает и связывает углерод ничуть не хуже, а часто даже лучше, чем тот же ельник.
Идея компенсации углеродного следа посадкой леса на вырубках или гарях — это большой самообман. Хотя чаще при «компенсировании» обманывают всё-таки других, а не себя.
«Мы очень серьёзно работаем с китайскими коллегами – там три министра отвечают за природу. Я попросил их правоохранительные органы подключиться. Потому что мне очень не нравится, что мы одни работаем с их «товарищами» здесь, в России. Они приезжают, покупают лес, а нам разгребать завалы. Радости мало. […] Китай должен чётко понимать, что если они не подключатся к решению этой проблемы, то у нас не будет другого варианта, кроме как запретить экспорт леса полностью. Если мы увидим конкретные шаги с китайской стороны, то мы эту проблему победим».
Очень напоминает легендарные «вас тут много, а я одна» и «вы тут ходите, а мне за вами убирать». Если наше лесные законы позволяют заготавливать древесину так, что после этого сплошной беспорядок, а воспроизводством лесов, их охраной от пожаров и воровства никто толком не занимается — то вопросы в первую очередь должны быть не к покупателям (это не только китайцы), а к законодателям. Не китайцы же пишут наши законы? Да, бывали случаи, когда китайские лоббисты добивались от законодателей действий в свою пользу — например, поддержки строительства Амазарского лесопромышленного комплекса и при нём же моста через Амур, — но, к счастью, законодательно это пока не было реализовано.
При нормально организованном лесном хозяйстве в нашей стране на подходящих для этого землях можно было бы выращивать и заготавливать гораздо больше древесины с несравнимо меньшим ущербом для лесной природы и для окружающей среды.
С главной бедой наших лесов — безумным лесным законодательством, позволяющим варварски использовать лес без заботы о его восстановлении — мы можем справиться только сами, внутри страны. В этом деле нам даже марсиане не помогут.
«Я предлагаю Китаю совместно с нами, на нашей территории, вдоль границы построить селекционно-семеноводческие комплексы и высаживать лесопосадочный материал. Чтобы восстановить для наших детей и внуков то, что вырубили «чёрные лесорубы». […] Они должны показать свою заинтересованность. […] Это небольшие деньги. Мы у себя заложили порядка 2 млрд руб. Если они заложат у себя 3–4 млрд руб., это будет неплохой шаг».
Подавляющую часть леса варварски вырубают самые что ни на есть «белые лесорубы», а вовсе не «чёрные». Главной проблемой российских лесов уместнее назвать «чёрное лесное законодательство».
Наши законы требуют проведения только начальных этапов воспроизводства лесов: от собственно лесовосстановления (например, посадки сеянцев, их-то и выращивают в селекционно-семеноводческих центрах) до обряда «отнесения к землям, на которых расположены леса», когда любого качества посадки автоматически считаются лесом в десятилетнем возрасте. Что происходит потом, уже мало кого интересует и почти никак не оценивается. А ждёт такой «автоматический лес» в подавляющем большинстве случаев или гибель высаженных деревьев, или их отставание в росте. В конце концов большинство вырубок зарастает примерно одинаковыми неухоженными лесами из пионерных пород деревьев вне зависимости от того, сажали на них что-то или нет.
При правильно организованном лесном хозяйстве выращивание и заготовка древесины — это определённый производственный цикл, в котором каждое мероприятие зависит от предыдущего и предопределяет следующее. Чтобы на месте вырубки вырос хозяйственно ценный лес — нужного состава и оптимальной густоты, — надо не только посадить его, но и ухаживать за ним в течение первых полутора-двух десятилетий. Обычно требуется в два-три приёма ухода с интервалом в несколько лет.
Селекционно-семеноводческие центры на границе не помогут тайге ещё и по самой очевидной причине. При той частоте пожаров, которую мы наблюдаем в большинстве регионов Восточной Сибири и Дальнего Востока сейчас, даже успешно восстановленные хвойные леса, вероятнее всего, сгорят молодыми (в возрасте до сорока лет). А чтобы леса меньше горели, их нужно гораздо лучше охранять. При нынешнем нищенском уровне финансирования охраны лесов от пожаров сберечь их от огня не получится, финансирование нужно увеличивать в разы. Поэтому первое, на что нужно тратить налоги россиян — это охрана лесов от пожаров.