home
Обратно на главную
close
Закрыть
Грязь вместо воды в ручье, подпрыгивающие от взрывов дома, вырубленный лес, сломанный мост, тяжёлая техника рядом с кладбищем и даже бегающий по селу медведь — всё это результаты сейсморазведки в Усинском районе Республики Коми. Работы ведутся в спешке и очень неаккуратно, а местные жители опасаются, что самые тяжёлые испытания у них ещё впереди. В последние годы на ближайших месторождениях были аварии, среди которых — пожар и наводнение на скважинах. Люди боятся, что увеличение добычи нефти создаст угрозу для их здоровья и жизни.
Год назад, в ноябре 2017 года, в Республике Коми жители села Усть-Уса и деревни Новикбож на собрании граждан потребовали немедленного прекращения поисково-разведочных работ в пойме Печоры. Люди опасались загрязнения реки, исчезновения рыбы, массовых вырубок леса и того, что сейсморазведчики распугают дичь и уничтожат часть мест, где местные жители собирают ягоды и грибы.
Несмотря на протесты, сейсморазведка в Усинском районе продолжается до сих пор: беспощадно вырубается лес, загрязняются ручьи, тяжёлая техника разрушает хрупкий лесной покров. Greenpeace выяснил, что происходит рядом с сёлами и деревнями, где для «Лукойл-Коми» ищут новую нефть.
Мы стоим на берегу реки, только что спустились, точнее, сползли, с катера «Геолог» по шаткому трапу. Под ногами сплошная грязь, вокруг темнота и дождь. Нам светит только фонарь катера, но и он скоро исчезнет: катер отчаливает, набирает обороты, уходит. Наш проводник, Валерий Братенков из Комитета спасения Печоры (КСП), звонит кому-то в деревню Кушшор:
— Нина, мы приехали! Что значит вчера ждали?
Хорошо, хотя бы у него работает связь. Мы в километре от деревни Кушшор, там у берега слишком мелко, потому катер и не довёз нас до места. Мы и друг друга видим с трудом. Видеооператор Витя включает фонарь. Через десять минут за нами приедет Иван на маленькой лодке, куда сгрузят вещи и меня.
Пока лодка медленно плывёт в сумерках, я думаю про гендерные стереотипы. Лодочник, лица которого я не вижу, спрашивает, что меня, женщину, понесло в такую даль. Валерий Терентьевич, Витя и фотограф Игорь идут по берегу, среди чернеющих кустов мелькает отсвет фонаря. Причалив, мы с Иваном недолго ждём остальных, сгружаем вещи и отправляемся сушить одежду и ночевать к местным.
Утром в Кушшоре я пью горячий кофе на улице и смотрю на горящий факел Баянды. «Ды» значит остров, а «Баян»… Ну, значит, так человека звали, хозяина, — объяснил после Братенков и предположил: — Может, он весёлый был или на баяне играл». На этом месторождении, как и на многих других в Усинском районе, сжигают попутный газ с большим количеством сероводорода. По дороге в село Усть-Уса, возле сооружений «Лукойла» может показаться, что вокруг не лес, а давно не чищенные сортиры — такой будет запах.
Факел контрастно полыхает оранжевым на фоне серого неба. Быстро позавтракав, мы отправляемся осматривать вырубки и дороги, которые проложили сейсморазведчики. Они сооружают посёлок по соседству, таская туда с берега балки и топливо. Кушшор располагается на двух холмах, между которыми течёт ручей. Хотя нет, течёт грязь. В верховьях ручья туда-сюда ходит тяжёлая техника, в Печору стекает сплошная коричневая муть. «Щуки здесь уже нет, ушла», — рассказывает нам Братенков. Мы поднимаемся на холм, осматриваем посёлок и идём к вахтовикам — знакомиться.
Бородатый мужчина в берете представляется Владимиром, говорит, что здесь готовят вахтовый поселок для трехсот человек. Сам он занимается тем, что красит заборы.
— Вы не художник? — спрашиваю зачем-то.
— Нет, у меня жена художник, а два художника в семье — это уже перебор.
Он машет рукой, показывая на парня, который принёс воды из ручья для столовой. Воду берут из болотного ручья в лесу, она мутная и желтоватая, но чистая вода поблизости есть только в колодце у местного жителя Ивана, и её на всех не хватит.
— Он наших ребят жалеет, подкармливает, иногда что-нибудь с огорода приносит, — говорит Владимир.
Мы рассказываем, что приехали по приглашению местных жителей. С начала сейсморазведки они нашли множество нарушений и убедились, что природоохранные органы почти не реагируют на их обращения. Владимир показывает, как пройти до ближайшего профиля, и мы углубляемся в лес.
Сейсмопрофиль или профиль — это просека, на протяжении которой устанавливают оборудование для проведения работ по поиску полезных ископаемых. Обычно её ширина ограничивается четырьмя метрами. Профили пересекаются с визирками — просеками шириной в один метр.
Пройдя немного по профилю, натыкаемся на тропу. Местные жители ходят по ним собирать ягоды, грибы и охотиться на лесную дичь. До сих пор у некоторых троп сохраняются владельцы. Традиционно у коми отдельная семья имела право на тропу, которая обеспечивала людей пропитанием на целый год. Вдоль неё устанавливались силки и другие приспособления для ловли.
— Его дед, отец ходили по этой тропе, сейчас он ходит. А вот, что они наделали — всё завалили, и как он будет тут ходить? Новую тропу топтать — это сколько же труда надо? А по тропе идёшь спокойно, это дорога, чуть ли не асфальтированная, — Братенков начинает приплясывать.
Вокруг тропы, заваленной тут и там спиленными деревьями, действительно много ягод. К середине октября грибы уже отошли, после заморозков черника и голубика раскисли, сделались мягкими, но брусника держится бодро. Временами попадаются заросли можжевельника, распространяющего густой хвойный дух. Валерий Терентьевич показывает на низкие пни и объясняет, что вырубка здесь велась как положено — летом, а тяжёлая техника не ездила, как в других местах по соседству.
Довольно скоро выходим к залитой грязью дороге. Вдоль неё поднимаемся на высокий берег Печоры, где нас высадили накануне. Братенков подходит к ближайшему рабочему и просит привести кого-нибудь из начальства. Вскоре появляется мужчина лет сорока. Мы рассказываем, кто мы такие и просим дать комментарий:
— Алексей Филечкин, руководитель сейсмопартии номер шесть, только я говорить не очень умею, — представляется он и машет в сторону работающей техники, — Стараемся, конечно, как можно меньше нанести урон природе, тем более она очень здесь ранимая. Но из-за ранимой природы, вы сами видели, трактора сносит в стороны, поэтому чуть-чуть, получается, повреждаем покров земной.
Во время недавних заморозков рабочие обрадовались, что сейчас дорога замёрзнет, затвердеет, и работа пойдёт быстрее. Но пошли дожди, и вездеходы снова тащат вагончики к основной базе, разбивая дороги и утопая в грязи.
Мы решаем отправиться вдоль дороги к истокам кушшорского ручья.
— Не ходите туда, — просит Филечкин. — Или дождитесь вездехода, там ужас что.
— А чего, мы пойдём, — отвечает Братенков.
— Я серьёзно, да и медведей много в этом году.
— Ягоды тоже много, — подключаюсь я.
— Ну им и белок нужен, — улыбается подошедший коллега Филечкина, — знаете, что говорить громко надо, если его встретите?
— Да, и желательно матом. Можно еще закурить, медведи не очень любят дым. Жаль, что никто из нас не курит.
— Ну как знаете, мы предупредили.
Выйдя к дороге идём вдоль неё, потому что по сплошной глубокой засасывающей грязи идти невозможно. «Чёрт! А Филечкин был прав», — думаю я, ещё не зная, что это не самая трудная часть пути. Подстилка из мха слишком мягкая, то и дело попадаются заросли, через которые приходится продираться.
— Это они специально нас отговаривали, чтобы мы не увидели, что у них тут творится. А мы сейчас всё посмотрим, ха-ха-ха! — Валерий Терентьевич доволен и бодро шагает вперёд, то и дело отодвигая ветки кустов.
По заверениям Братенкова, нам надо пройти пять километров вдоль дороги, сделанной нефтяниками до лагеря, с которого мы начинали, и посмотреть нарушения, допущенные сейсморазведкой. Дорога — это две широкие и глубокие колеи, наполненные густой грязью. Иногда она раздваивается. «Две дороги, две дороги!» — кричит в этом случае азартный активист КСП.
Часа за полтора мы добираемся, наконец, до ручья, который течёт в сторону деревни, там он впадает в заводь Печоры. Мы, наконец, находим основное нарушение, из-за которого исчезает рыба в реке. Через ручей проложена дорога. До нее желтоватый болотный ручей почти прозрачен, после — сплошная муть и грязь. Мы долго ищем брод. Вспоминаю историю про то, как в средневековом Париже рыцарь утонул в грязной луже вместе с доспехами и конём. Не хотелось бы повторить его судьбу. Вскоре местность становится более болотистой: мы то скачем с кочки на кочку, то бредём по воде. В итоге я всё-таки зачерпываю её левым сапогом. Витя не боится глубины — у него бродни (высокие сапоги для рыбалки). Поэтому он проваливается по пояс.
— Вы ходили раньше этой дорогой? — спрашиваю Братенкова.
— Нет, но мне всё рассказали местные, я знаю направление, — бодро отвечает он.
Я чертыхаюсь. По спине течёт пот, промокшая нога начинает мёрзнуть.
— Зато вам будет что вспомнить! — подбадривает нас экоактивист.
— Мне уже и так есть что вспомнить, — ворчу я и тут же понимаю, что это бессмысленно.
Болото заканчивается и начинается подъём. Фигура Игоря маячит далеко впереди, он самый быстрый из нас. На очередном повороте мы обнаруживаем тягач, который медленно волочёт за собой машину с горючим. Братенков бежит к нему и машет руками.
— Эй, даму в кабину возьмёшь?
— Я не поеду, — отмахиваюсь.
Впереди виднеется излучина реки, тайга и факел Баянды на горизонте.
— Почему он так напоминает мне о Мордоре, — спрашивает Витя.
— Потому что он похож на око Саурона, — отвечаю.
Основные предполагаемые нарушения: загрязнены водные источники с повреждением берегов, нарушены правила пожарной безопасности в лесах (не убраны сваленные деревья и отходы — кора, сучья), нарушен плодородный слой почвы, тяжёлая техника работала в период распутицы, балки для проживания работников сгружались с баржи вне причалов, в водоохранной зоне был размещён заправщик, перевозивший топливо.
В Усть-Усе мы первым делом идём в сторону кладбища с Николаем Фёдоровым, тоже активистом Комитета спасения Печоры. Местные жители утверждают, что техника работала совсем рядом, её обнаружили перед началом похорон.
— Этой осенью здесь могилу копали, и я подошёл к мужикам. Смотрю, трактор, листьев-то нет, его хорошо видно. Он забуривался здесь, чтобы взрывчатку заложить. Потом дали им указания, чтобы они спустились [подальше от кладбища]. А взрывали или нет, не могу сказать, — рассказывает Фёдоров.
Cейсморазведка — это геофизические исследования земной коры. Небольшие заряды тротила размещают в неглубоких скважинах (10–20 метров) и взрывают, чтобы возбудить колебания земной коры. Свойства колебательных процессов определяют при помощи специальных приборов — сейсмоприемников. Анализ свойств позволяет установить наличие или отсутствие полезных ископаемых. Взрывные источники характеризуются наибольшей мощностью и компактностью, при этом требуют дорогостоящих подготовительных и ликвидационных работ, а также наносят большой урон окружающей среде.
— Как люди на это реагируют? — спрашиваю Николая.
— Да они в ужасе просто. Вот здесь по лесу ходят и говорят «Что понаделали!». Лес уже уничтожен, можно считать. Ну не нужно было этого делать, понимаете? Нам от нефти — ничего, одни проблемы, я считаю. Люди говорят: мы лучше будем грести на вёслах, нам и бензин не нужен, но чтобы сейсморазведки здесь не было. Тут люди грибы собирают, вот здесь белые растут. А теперь что? Я хожу и чуть ли не падаю по этим профилям, я стал плутать из-за этих профилей — выхожу и не понимаю, где нахожусь, столько их.
Мать у Николая местная, а отец, Иван Фёдоров, — из Карелии. В 1940 году его призвали в армию, а демобилизовался только в ноябре 1945 года в Харбине. Вернувшись в родной Медвежьегорск, устроился бухгалтером на звероферму. Вскоре там случился падёж — пушных зверей скосило неведомой эпидемией. Ответственным, неожиданно для себя, оказался Иван Фёдоров. Ему дали шесть лет и отправили в ГУЛАГ. Так он и попал в Усинский район Коми, где познакомился с будущей женой. Его сын Николай вырос в Усть-Усе, работал здесь в колхозе и жилкомхозе, а сейчас он пенсионер.
— В 1994 году был большой нефтеразлив на Колве, про который Юрий Алексеевич Спиридонов [глава Республики Коми с 1994 по 2002 годы] сказал, что ни капли нефти в Печору не попало. А катера, которые по реке снизу поднимались, даже воды для чая не могли из реки зачерпнуть, столько нефти было. Я в тот же год поймал несколько сигов, запах был — голимая соляра. Летом 1995 года был ещё больше разлив, а о нём никто не знал. Был сильный ветер, а на другом берегу реки ни ряби, ни волны не было, такой плотный слой нефти был на воде, — рассказывает Николай.
Мы выходим к ручью, который называется Ёль. По-русски это звучало бы как «ручей Ручей». По мосту через него местные жители ходят за грибами и ягодами. Сейчас бетонные плиты провалились — мост сильно помяла тяжёлая техника сейсморазведчиков, выполнявших работу для «Лукойл-Коми». Фёдоров говорит, что люди обращались в компанию с просьбой починить, но там ответили, что мост не находится у них на балансе, а стало быть, они за него не отвечают и ремонтировать не обязаны. По плитам всё ещё можно перебраться на другой берег ручья, но после зимы и половодья плиты может повести, и тогда через Ёль будет не перебраться. Дорога, которую соединяет мост, тоже разбита тяжёлой техникой.
— Сейсморазведчики в лесу провода побросали, и медведь не решался через них переходить, он был заперт возле села, из-за этого и вышел в село два раза. Женщина поздно вечером пошла мусор вынести, а возле мусорки — медведь. А второй человек, Федя, слышит, собака лает. Открывает дверь, видит — медведь стоит возле будки. Федя — охотник, он быстро в дом — за ружьём. Выскочил, вверх выстрелил, медведь убежал.
Мы спускаемся с холма к болотистой местности, когда начинает смеркаться. Несмотря на это, отчётливо видны следы тяжёлой гусеничной техники, которая прошла по болоту. Фёдоров рассказывает, что это строжайше запрещено — на восстановление лесного покрова уйдут десятки лет.
— По проекту ничего не делается. Бульдозерами им проще, быстрее. Бульдозер имеет право ездить только зимой, тогда он тащит за собой сани, бурилку. А сейчас, летом и осенью, они снесли бульдозером деревья, этого нельзя делать по придоохранному законодательству. Мы с лесником ходили, акты составили, но никто не даст этому ход, всё забудется, и никто не будет наказан, — сокрушается Николай.
В месте соединения рек Усы и Печоры люди охотились на мамонтов ещё во времена верхнего палеолита. От мамонтов остались зубы и бивни, а от людей — каменные наконечники орудий. Время от времени их находят жители Усть-Усы. История села начинается с середины XVIII века, когда коми-ижемцы начали осваивать места вдоль средней и верхней Печоры в поисках новых пастбищ для оленьих стад. Первое поселение называлось «В речке Колье», по данным историко-культурного атласа Республики Коми, появилось в 1745 году. По другой версии его основали в 1784 году братья Лукентий и Егор Каневы из Ижмы.
Традиционно здесь занимались охотой и рыболовством, разводили оленей, а затем и другой скот, тайга давала грибы и ягоды. Во второй половине XIX оленеводство и рыболовство стало товарным, а с 1885 года началось нерегулярное пароходство — суда заходили в Усть-Усу во время половодья. В 1903 году здесь открыли гидрометеостанцию.
Во времена СССР в Усть-Усе развивалось сельское хозяйство, особенно животноводство, в 1929 году построили консервный завод.
С 1930 по 1959 годы село было центром Усть-Усинского района. В январе 1942 года в лагерном пункте «Лесорейд» рядом с Усть-Усой началось первое восстание заключённых ГУЛАГа под руководством Марка Ретюнина. Его подавили к февралю.
Первую нефть на Усе нашли в 1960-м году. В 1973 году основано нефтегазовое предприятие «Усинсктемнефть». В 1994 году недалеко от села Колва произошёл самый крупный нефтеразлив на суше, вошедший в Книгу рекордов Гиннесса. Тогда, по разным данным, вылилось от 100 до 300 тысяч тонн нефти. Это серьёзно повлияло на экологическую обстановку во всём Припечорье, а также спровоцировало массовую гибель скота. Заболеваемость взрослых в Колве тогда выросла на 11%, а детей — на 20%. По словам местных жителей, у многих людей появились онкологические заболевания.
На следующий день мы встречаемся с жителями Усть-Усы возле местного клуба, куда этой зимой администрация Усинска не пускала людей на встречу с активистами Комитета спасения Печоры. Встреча, конечно, состоялась, но, не в помещении, а на высоком берегу. Стоял мороз, с Печоры дул сильный ветер. Радуемся, что сейчас не зима, ветра нет, дождя — тоже. В первую очередь слушаем рассказ бывшего работника усинского лесхоза Валерия Попова. Он говорит ровно, почти без интонаций, только вздыхает иногда и тут же начинает рассказывать снова:
— Раньше не разрешали сейсморазведке водоохранную зону и пойму трогать. А сейчас они кинулись на пойму реки, на водоохранную зону. Я до начальства подошёл. Зачем, говорю, вы так хищнически рубите, здесь же люди живут. У нас тут северные леса, сады не растут. У нас радуйся, что в лес ходим, грибы-ягоды собираем, поохотимся, рыбу половим. Но они говорят: у нас план такой, будем лес триста на триста обрабатывать [вырубать пересекающиеся просеки через каждые триста метров]. Вырубили, работали всю зиму. И я думаю: в лес схожу, посмотрю, что там. Пошёл, а там стоят гусеничные тяжёлые тягачи. Они танковые тягачи, у них вес 30 тонн, наверное. В летнее время вообще не разрешалось раньше работать на гусеничной технике — ни на тракторах, ни на тягачах. Вообще в лес не пускали, чтобы сохранить надпочвенный покров. Раньше сейсмики работали только зимой. А сейчас всё лето они ездили по профилям, болота разворотили. Дороги-то — глина, их в месиво превратили, нельзя даже пешком пройти, по колено жижа. Мы как зеницу ока берегли водоохранную зону. Потому что её тронешь, и весной всё будет смывать в реку, река будет мелеть. В пойме, в водоохранной зоне и под рекой может быть нефть, вот они тщательно сейчас и обработали этот участок. Я ходил за грибами, за ягодами. Даже мышей нету в лесу, не говоря уже про дичь: ни рябчиков, ни куропаток, ни глухарей, ни зайцев, ничего. Лес голый-голый. Короче говоря, у нас тут природу уничтожили.
В Усть-Усе, как и в любом таёжном селе, сложно найти человека, который не собирал бы грибы и ягоды. А потому о тяжёлой технике, которая работала летом и ранней осенью в лесу, рассказывают все, кого мы встречаем сначала у клуба, а позже у одного из магазинов. Рабочий Алексей Полин видел, как технику тащили по селу на тралах — специальных автомобилях с прицепами.
— Возле кладбища они рубили-рубили, поняли, что выходят на кладбище, и бросили. Просто кусок леса полтора метра шириной, дрова все посередине валяются, — рассказывает пенсионерка Надежда Щёголева. — За Ёлью, да и здесь тоже, по болотам на тягачах этих ездили, мох весь вывернут, деревья разбросаны, ничего не убрано.
— Не хозяйственные мы. У нас сверху правительство начинает бардак устраивать — нефть любыми путями. Говорили [представители «Лукойл-Коми»], что «даже если мы на реке найдём нефть, мы и туда буровую вышку поставим». Хорошо, пусть нефть [добывают], но для народа ничего не остаётся, — заключает пенсионер Николай Канев.
Основные предполагаемые нарушения: нарушены правила пожарной безопасности в лесах (не убраны сваленные деревья и отходы — кора, сучья), повреждены берега ручья, нарушен плодородный слой почвы, тяжёлая техника работала в лесу в летний период, незаконно вырубались деревья вне отведённых под вырубку полос.
— Я вышла на берег реки Печоры и стала ждать этот маленький теплоходик под названием «Пера». Я села, а ещё 15 человек не влезли, у одной женщины сумки остались на берегу, сказала, что потом родственники их ей отправят. Нам всем пришлось стоять, только дети сидели. Многие были на палубе, хорошо, что дождя не было, — рассказывает Екатерина Дьячкова.
Она — директор в усть-усинской школе, преподаёт биологию и живёт в соседней деревне Новикбож, а ещё активист Комитета спасения Печоры. Летом Екатерина решила баллотироваться в депутаты Госсовета Республики Коми.
— Мы вечно недовольны тем, что в депутаты выдвигаются непонятные люди, которые не защищают наши интересы, а сами ничего не делаем, — объясняет она своё решение.
Во время предвыборной кампании Екатерина отправлялась в плавание по Печоре на пассажирском катере вместе с людьми из соседних деревень и разговаривала с ними об их проблемах. Победа на выборах в сентябре стала неожиданной даже для неё самой. Главным претендентом в депутаты республиканского парламента считался заместитель генерального директора по связям с общественностью ООО «Лукойл-Коми» Сергей Макаров.
Вечером мы вместе с Екатериной отправляемся в библиотеку Новикбожа, где нас ждут местные жители. Самой первой выступает Галина Чупрова, сотрудница местного отделения «Почты России».
— Тундру уже изгадили вдоль и поперёк, там теперь светло, как в городе — везде вышки стоят. Я даже не знаю, где наши местные оленеводы пасут своих оленей, — говорит она. — Скважина на месторождении им. Алабушина в 26 километрах от нас весной 2017 года целый месяц горела, и никто не мог ничего сделать. По радио и телевидению говорили, что местному населению ничего не угрожают, а в нашу сторону несло чёрный дым, на все наши поля, огороды, в наши лёгкие это всё оседало. На Южно-Ипатском месторождении поставили новые скважины. Где гарантия, что это не повторится у нас под носом, это в девяти километрах от нас.
Владимир Чупров, руководитель энергетической программы российского отделения Greenpeace:
«Когда горели скважины на месторождении им. Алабушина, это стало серьёзной проблемой для жителей Щельябожа и Кушшора. Безусловно, риск аналогичных проблем остаётся. Как и риски связанные с нефтеразливами, пожарами, браконьерством в пока малодоступном районе Коми. Если говорить про сероводород, то это газ, относящийся ко второму (то есть очень высокому) классу опасности. Он вызывает головокружение, головную боль, тошноту. Летальные исходы возможны только при очень высоких концентрациях. Тем не менее, если сероводород ощущается как запах тухлых яиц, для уязвимых групп населения — это большая проблема. Вопрос сероводорода и других соединений серы в воздухе является предметом внимания высших лиц государства. Так, в своё время Президент России лично дал указание закрыть свалку отходов под Москвой, которая как раз источала сероводород, на него жители жаловались годами и продолжают жаловаться. Буквально на днях Совет по правам человека при Президенте выпустил 40 страничный документ с набором рекомендаций органам государственной власти, как взять под контроль сероводород, в том числе в Московском регионе».
Нефть на всех ближайших месторождениях насыщена сероводородом. Попутный газ постоянно выжигают, но это помогает не всегда. Жители села Щельябож и деревни Кушшор регулярно чувствуют запах сероводорода со стороны месторождения им. Алабушина, которое находится в 7–8 км от населённых пунктов. А это возможно при концентрации не ниже 0,012-0,03 мг/м3. Для населённых пунктов предельно допустимая концентрация сероводорода не должна превышать 0,008 мг/м3. В Усть-Усе и Новикбоже боятся, что после начала добычи нефти на новых месторождениях риск отравления сероводородом резко возрастёт.
В усинском районе уже были случаи затопления месторождений в пойме реки. На злополучном месторождении им. Алабушина во время весеннего половодья в 2015 году прорвало дамбу, бочки с горюче-смазочными материалами поплыли по Печоре.
— Есть озеро Ленья-ты, может, кто знает. С прошлого года они там профиля вырубили — метр вдоль озера. Мы ездили на рыбалку весной по льду, там окуня было много и щуки, а сейчас вообще никакой рыбы нет. Видимо, это из-за импульсов, — рассказывает один из местных охотников. — В этом году боровой дичи вообще нет — рябчиков, глухарей, тетеревов, куропаток. Лося нету. Это от их деятельности.
В Новикбоже сейсморазведка встряхнула жителей в прямом смысле этого слова.
— Они в апреле взрывали, — вспоминает Галина Чупрова. — Дома тряслись, мне люди на утро звонили, говорили: смотри, Галя, у нас дома подпрыгивают. У кого-то даже холодильник открылся, мясо вылетело из морозилки. Но на собрании нам сказали: «Стране нужна нефть, и вы тут маленькие люди, чтобы с вами считаться».
Утром следующего дня мы вместе с Виталием Филипповым отправляемся смотреть на места, где проходила сейсморазведка рядом с Новикбожем. Сразу за местным кладбищем начинаются сосновые боры и озёра. Впервые за всю поездку мы не вязнем в грязи и не топнем в болотах, а прогуливаемся по песчаным тропинкам. Вдоль дороги по склонам над рекой то и дело виднеются ловушки для охоты на боровую дичь. Не смотря на позднюю осень, ещё попадаются съедобные грибы.
— Когда ещё моя бабушка маленькая была, родители детей в лес брали. В телегу посадят всех, даже маленьких. Привезут туда, где морошки много. А на телеге такая бочка стоит огромная. Родители говорят детям: собирайте. И пока бочка не наполнится их не забирали. Вот так и жили, — вспоминает мужчина.
Сейчас сосновый бор исчерчен частыми просеками. Вдоль них лежат распиленные и сложенные брёвна. Виталий предполагает, что это сделали местные жители. Для порядка и во избежание пожаров.
— А могут эти бревна потом на дрова утащить, — спрашиваю я.
— Это запрещено, не дай бог кого-то за этим делом поймают, — отвечает Виталий.
Основные предполагаемые нарушения: нарушены правила пожарной безопасности в лесах (не убраны сваленные деревья и отходы — кора, сучья), нарушен плодородный слой почвы.
— А дичи-то сейчас и нет, выводков нет, — говорит наш проводник. — Всю зиму тут гул стоял, взрывали, дизеля работали, на буровых насосы работали.
Сейчас здесь тихо. Только иногда мелкие птахи щебечут, перелетая с сосны на сосну, ветер качает ветки. Мы поворачиваем назад, теперь впереди у нас — кладбище с мертвецами. А за ним — деревня с детскими качелями возле домов, с неуспевшими замёрзнуть цветами у заборов, с живыми людьми, которые мечтают и строят планы. И они важнее нефти.
